Дора бэби спайс герлз

MYS , Ch. RFLS , Ch. Shady Park Evening Star. Willies Lil Annie. RFSS , Ch. BGR , Ch. GEO , Ch. MDA , Ch. Небесная Ласточка RKF Аэн Соф Ультра Сплэндор. Chattin Of Yuan Chang Kennel. Kiddy Of Athens Kennel. Radbod Of Athens Kennel. RFOS , Ch. FIN , Ch. LTU , Ch. Аэн Соф Леди Ви. Chriscendo Chasing Dreams. CAN , Grand Ch. ROM , Ch. KGZ , Ch. UZB , Ch. KAZ , Ch. Розита Наина RKF Elizabet Solrad See. Аэн Соф Тэйк Бис. Заводчик: Голишева Анна Наша родина - Калининград.

Аэн Соф Центурион. Аэн Соф Церера. Аэн Соф Ньбеланс Обтейд. Он молод — ежели это слово здесь вообщем уместно. Вопросец таков: «Ну что, ребятки, вас уже выпустили? Да нет, мы лишь вошли». Чувствую себя так, как будто попал в Зоологический музей Исландии, который уже лет 20 как не работает. Везде чучела и все пропыленное. Лишь тут всю пыль уже вынюхали. От такового нюхалова прет стабильно. Люди засыхают, глаза у их стекленеют и твердеют, рожа становится как у чучела. С их слезает шерсть, облетает пух.

Трёст говорил, что когда-то тут был склад запчастей для американских машин. Склад запчастей. Ничего не поменялось. Выпадет для тебя дать концы в этом месте — очнешься на кухонном столе на задворках на Смидьювег, и одну почку для тебя уже удалили, а рану замаскировали. Марри тычет в меня пальцем, указывает, что нужно повернуться.

Мимо проплывает отец. Да, это он. Выражение, которое осталось у него опосля матери. И он проплывает мимо. Как привидение. Как призрак из старенькой пьесы в театре «Идно» [16]. Медлительно плывет над сценой в глубине, около самых декораций, задевает локтем занавес, и по занавесу идут волны.

Нас он не лицезреет. Одежда на нем в образцовом порядке, и борода, и волосы, да и сигарета тоже, все гармонично, а вот за стакан-то, поди, не плачено. Виски стоит тыщу двести крон. По нему приметно, что конкретно это и переполнит чашу кредита. Яблочко, потопившее корабль. Он отхлебывает из стакана, и я так и вижу, как с каждым глотком у него уплывают ковры, одеяла, паркет, вся квартира, предприятие, машинка.

Мне он на данный момент как-то не катит. И здесь я чую запах. Нет, это не Пьер Карден, это отец. Хавстейнн Магнуссон, Все тот же старенькый освежитель. Но для призрака и этот запах недурен. Он ставит мне на плечо собственный стакан. Я оборачиваюсь. Улыбка: ухмылка, давшая мне жизнь.

Ухмылка, сразившая маму. Это было много зубов тому назад. Сейчас там все фальшивое. И все же смотрится он замечательно. Красный цвет щек успешно смешивается с сединой бороды — ежели, смотря на эту рокерскую посудину, еще можно говорить о красках.

Он смотрится отлично, очень отлично для этого места. Для чего он здесь? Ведь он не из данной нам оперы. Самому для себя хочет здоровья. Звучит как угроза. Возьми стакан, я угощаю, и пойдем сядем вон там, лишь ты и я, и побеседуем как мужчина с мужчиной. То есть как мужчина с опьяненным мужчиной. Он берет для меня пиво — на мой счет, по карточке, — и я оставляю ребят за стойкой наедине друг с другом и следую за папой в далекий угол, продираясь через девственный лес.

Мы погружаемся на дно — каждый на свое, — под некий мудреной системой копий на стенке. По бару разносится гитарное соло двадцатитрехлетней давности, ему приходится кричать мне на ухо, он прижимается ко мне практически вплотную. Я могу слушать его лишь одним ухом. Он начинает свою речь с предлинного вступления, сущность которого кратко сводится к тому, что я ему отпрыск, а он мне отец. Я понимаю, что мы уже издавна развелись и ваще, и ты это понимаешь. И я знаю, что не моего мозга дело, чем она сейчас занимается.

Мы уже издавна развелись. Но… Я же еще… Я еще думаю. О для тебя и насчет данной нам ее подружки, которая с ней, как бишь ее там… — Лолла. С родинкой. У Лоллы на правой щеке отлично приметная родинка. Маленькая неровность с волосками. Она живо встает передо мной — лишь одна родинка, величиной с ноготь, парит в воздухе, она с волосками: гомосексуальная муха.

Я киваю в ответ. Все-же она лесбиянка. Они с твоей матерью все время совместно, верно я говорю? Они все время встречаются. Я извиняюсь за таковой вопросец, а ночевать она у вас остается? Я смотрю на него в упор. Мы с ним не достаточно похожи. Ежели его лицо впечатать в лицо матери, то это и буду я.

Я — вылитая мать. А он просто отдал повод. У него длиннющий нос. А у меня — небольшой, и очки уменьшают его еще посильнее. Смотрю ему в глаза. Эти глаза глядят назад. Глядеть вперед они уже не стали. Почему не выпускают очков специально для людей, неспособных «заглянуть правде в глаза»? Наверно, ему просто нужно ходить в солнечных очках. Уверен, что она у вас не ночует? Спит со мной. Здесь песня как раз закончилась, и вокруг стало очень шумно. Я опять смотрю на него, потом озираюсь по сторонам.

Какая-то наштукатуренная синеглазка ц. Я не лесбиянка». Бросаю взор на ее бюст, позже снова на старика. Бюстгальтера нет. А папа, хотя он и опьянен, ведет себя, как постоянно, по-хавстейнновски. Маленькой перерыв, а позже начинается иная песня: «Highway to Hell» [17] , занимавшая семнадцатое место в хит-парадах Америки в летнюю пору года, когда я получил права и он одолжил мне машинку, то есть попросил подвезти, чисто символически, — и мы возобновляем беседу.

Почему ты так решил? Она… Подруга моей Сары лицезрела их вкупе в гей-клубе на Клаппастиг. Кончик его носа касается моего уха. Мне кажется, что он похож на его хуй, набухшая головка около ушной раковины. Отец — набухшая головка, уже не стоит, не посиживает, уже не в позиции силы, лишь разбух… Голый король… М-да… А я курю сигареты «Принц». Представляешь, 6-ой десяток бабе, и вдруг ни с того ни с сего: «Здрасте, я лесбиянка!

Там новейший вышибала, он еще толком не выучил, кого можно впускать. Нас он не знает. Я его самого ранее не лицезрел, лишь татуировку у него на шейке. Ну хоть что-то оригинальное. На часах, по-моему, уже й, мы в каком-то ледниковом периоде. Это именуется «выйти поразвлечься». На мне темные джинсы — кармашки полны пальцев, — белоснежный свитер и кожанка.

В каких я ботинках, не видно — в таковой массе, — вроде бы в собственных темных. Женщина, стоящая передо мной ц. Она работает на Скоулавёрдюстиг в видеопрокате, давала мне порнофильмы. Марри протягивает мне сигарету, и мы пытаемся согреться ею, вобрать в легкие ее тепло. Точно примус на полюсе. Братья Амундсены. Пока нас впускают, проходит двенадцать лет. Сканируем местность. Я протираю очки.

Весь «К-бар» — одна комната около 30 5 квадратных метров. Битком набитая. Как пачка сигарет 20 шт. Одну я закуриваю, освобождаю место в пачке, протискиваюсь через танцующих. Duran Duran. Натыкаюсь локтем на одну из грудей, произношу пару раз вялое «хай», и меня вытряхивает к стойке, как шарик в лототроне, который сейчас вдруг оказался выигрышным.

Притом единственно верным: я очутился рядом с Ловой ц. 1-ый наезд: — Ой, привет! Ну, как ты опосля вчерашнего? Это лишь одна из шестнадцати фраз, которые произносятся тут в данный момент. Лова — это как бы я программа. Нужно шестьдесят восемь раз переключить канал, чтобы добраться до нее. А пока добираешься, повсевременно натыкаешься на что-нибудь поинтереснее.

Сейчас за стойкой Кейси. Кейси Крэмбой. Он дает мне три огромных стакана пива. Лова ловит меня. И начинает: — А-а, ты пьешь? А я задумывалась, ты ваще не пьешь. Я ваще ни разу не лицезрела, чтобы ты напился. Я задумывалась, ты недееспособный.

Ну, пошло-поехало… — Да, я недееспособный. С самого рождения. Меня, наверно, родили во время пьянки, с тех пор я ни капли в рот не беру. Наверно, поэтому что у меня папа алкаш, а мать лесбиянка, я сейчас тоже решил поменять сексапильную ориентацию и торжественно это отмечаю, понимаешь, я решил дойти до конца, чтоб не осквернить собственный род.

Мне удается передать ребятам стаканы пива, никого не облив, а рядом есть вольный столик. То есть свободны стулья вокруг него, а на самом столе пляшут две цыпочки ц. Садимся и сидим. Смотрю на оранжевые колготки нужно мной, выпуская из себя дым.

Трёст и Марри, осклабившись, глядят на меня. Трёст наклоняется к уху: — How much? Когда молвят по-английски, меня это постоянно добивает. Что-то в этом есть такое непонятное. А Трёст желал спросить: сколько бы я заплатил за ночь с данной, в оранжевых колготках? Это так, меж нами, наша оценка женской красы. Присматриваюсь к ней повнимательнее. Там, где кончаются колготки, начинаются светлые волосы. Длинноватые, как световой год. А мозг еще далее. В танце тяжело нащупать очами священное лоно, даром что юбка — мини; а вот груди ладненькие, груши в банке, не застят лицо, вырезанное из фото класса Коммерческого института, — ничего особо массивного.

Это «пони». 30 за ночь минус 5 за обучение. А ранее он постоянно говорил: «Yes, sir! 30 процентов знакомых рож, остальное — какие-то номера. Некий люд с наиболее новенькими и наиболее совершенными номерами. Эйглоу Манфредс ц. Она дикторша. Эй-глоу day-glow. Трёст как-то произнес, что дал бы за нее левую руку; а он левша. Не думаю, что Эйглоу была бы в восторге от однорукого. Хотя спать у него «под крылышком», пожалуй, удобнее. Сигрун постоянно желала спать у меня «под крылышком».

С тех пор крыльями не махал. А с Эйглоу Манфредс я даже не говорил, она просто отдала мне свою изжеванную жвачку. Дорвея ц. И Тимур, — посиживает в углу за своим столом, жирный агрегат с ZZ-Тор- овской бородой. Так что не приходится ни плясать, ни говорить. Майкл Джексон. И Дженет ц. Парят нужно мной. А я парюсь. Херта Берлин тоже тут ц. Как автобусный билет. В один конец. Она желает подсесть к нам.

Как произнес Снорри Стурлусон: «Не наезжайте на меня! Цыпочки чуток не валятся прямо на Трёста, но успевают опереться о стену. Они еще совершенно малолетки и не догадываются отпихнуть Херту ногой, они перешагивают на иной стол. Каблук одной из их погружается в расплавленный воск от свечи. Херта посиживает на столе. Ляжки напружиниваются. Отлично хоть, она в джинсах «Ливайс», они выдержат. Улыбается до ушей. Что ей надо? Чтоб я посчитал у нее зубы? Марри в свое время вписал ее к для себя на хату, кое-где в конце прошедшего десятилетия.

2-ой наезд: — Привет, Хлин? Ты, молвят, сексапильную ориентацию сменил? Ну, так я и знала. А у тебя вообщем кто-либо был? Выхожу в туалет. Нужно пройти мимо Холмфрид, она мне «хай», я в ответ: «Ай! Может быть ли? Разве все так серьезно? 1-ый, 2-ой и 3-ий наезд.

На обратном пути мне опять идти мимо Холмфрид. Я не знаю, что огласить. Она: — Ну, как ты? Да ничего, — отвечаю я. А мне послышалось: «Тебе не жить». Что я говорю? Я просто спросила, я же не знаю, что ты от меня хочешь… Как у тебя дела-то? Ну, на компе. Ты что, собственный автоответчик не слушаешь?

Какой-либо вирус? Мы разговариваем как лишь что разведенные, 6 лет вкупе прожившие супруги; как-то все по-дурацки выходит, ведь мы спали совместно всего два либо три раза; в крайний раз недельки две-три тому назад. Хотя какое спали, так, столкнулись-разбежались.

Холмфрид живет на улице Бармахлид. Одна в 3-х комнатах. Мечта: заполнить другие две. Она на 3-ем курсе Пединститута. Ее отец зубной доктор. У нее в комнате две мягенькие игрушки, а на стенке — плакат какого-то Моне, а может, Мане, а может, Манета, а может, Менуэта. Вот, фактически, и все. Подробности я опускаю. А вообщем, нет, не все. Тут, в «К-баре», она просто излучает крутизну, волосы красноватые, в носу камешек, сама в элегантных брюках на размер больше, а дома ожидает страна чудес, этакий парк аттракционов имени Лауры Эшли [22] , где вкус так изыскан, что и сигарету закурить нельзя, не считая как со вкусом, где ни один цвет не забивает остальные, где цветовая шкала не зашкаливает, где даже занавески пахнут стиральным порошком.

У всех свои черные стороны. Это — ее черная сторона, таковая опрятная и дамистая, как будто папочка прошелся по ней отсосом, позже начистил стенку, желтоватую, как зуб, своим изящным шлифовальным кругом так нарочно небережно на 1-ый раз и напшикал обезболивающим на все диванные подушечки, — и все стало здоровым, стерильным и прохладным. Как ежели войти в глотку, такую, какую в институте употребляют в качестве приятного пособия. Я еще не знал, что она дочка зубного доктора, а она не сообразила.

Не сообразила и позже, когда я добавил: «Кроме тебя». И повторила: — Ты со своими сентенциями. Это сентенция такая? Жизнь моя — в сентенциях. Life sentences [23]. Хофи, то есть Холмфрид — стрейтер с камушком в носу. Камешек этот — краеугольный, со сверкающим гербом, дает совсем неправильную картину всего строения.

У нее душа в замедленной съемке. Когда она открывает рот, постоянно начинаешь зевать. Врубают свет, на часах , и возникает чувство, что «кина не будет», то есть что киносъемка уже закончена, и все стоят в недоумении опосля скачки на столах в жарких батальных сценах.

Все стают обыкновенными. У меня еще оставалось полстакана пива, но оно уже расходится по столу, когда я возвращаюсь к нему. Холмфрид так на все влияет. Уплощает все. Трёст и Марри говорят с каким-то эрудитом-ерундитом. А-а, черт, как же он называется? Короче, это тот же, кто играл в «Робокопе», — отвечаю. Ах да, в Лондоне. С Дори. Дори Лейвс. Джон Гудмен во пламени. Вот бы сюда на данный момент Джона Гудмена во пламени — согреться, пока мы стоим перед «К-баром» в средневековой тьме на N-градусном морозе.

Как будто пикет из пятидесяти человек перед посольством монголоидов посреди ночи. Во: а что ежели бы все монголоиды жили в одной стране и были бы одной национальности — таковая совсем особенная цивилизация, чрезвычайно страшная, с ядерными боеголовками? Вот подошел Рейнир.

С некислой девицей ц. Накрашена по самые уши. Он ведает о клипе, который ему нужно доделать. Для Блёксиль. Похоже на дюжину остальных клипов, которые ты поглядел на собственном веку. Кое-где у него снутри блеет телефон. Он отвечает; говорит, что уже выходит с компанией.

А мне покуда приходится беседовать с дамой. Просто беру первую попавшуюся снежинку из воздуха. Настало время это огласить. Слова — снежинки. Они падают. В этот миг над Рейкьявиком выпадает 12 снежинки. И в каждой голове тех, кто спит на данный момент в Центральной больнице, столько же фраз. По всему городку, в компах, на подушечках, на диванчиках, в телефонах, на книжных полках, нужно всем, — целые мириады фраз, они проклевываются, слова выстраиваются в строчки, которые когда-нибудь кому-то придется огласить.

Ведь кто-то должен их выпустить. А я не виноват. Рейнир знает одну тусовку. Приходит Хофи, экипированная подругами. Подруги на ступень ниже Хофи по шкале «бейб», стоят по обе стороны от нее, на втором и 3-ем месте пьедестала почета, и глядят на Хофи снизу ввысь. Подруги… Постоянно одна перевариваемая на 2-ух неперевариваемых.

Кто где-нибудь лицезрел 2-ух идиентично прекрасных подруг? Хофи озвучивает адресок. Она говорит со всеми сразу и ни с кем, с воздухом, со снежинками, а на самом деле со мной. Я сдуваю прочь дым и заморачиваюсь на разнице меж дымом от сигареты и паром изо рта. Различия никакой. Просто табачный дым как-то насыщеннее, в нем как-то больше цвета. Он человечнее. Загрязнять воздух — человечно.

Ну да, мало греет. Необходимо такси. Теплое, с толстым шофером. Когда мы проезжаем по Скоулавёрдюстиг, я обнаруживаю в кармашке кожанки дистанционку. Пульт управления движением. Вынимаю ее и направляю на машинку перед светофором, нажимаю на «стоп». Машинка останавливается. Древняя фенька. Я прикололся. Они смеются. Владелец — Хёйк Хёйкссон, поклонник Talking Heads. Квартирка для продолжения вечера очень шикарная.

Настроение «Салем». На журнальном столике стекло, такое же священное, как виниловая пластинка «Speaking in Tongues» [25] Диски Дэвида Бирна на стеклянной полке, как будто бабушкин фарфор. Сначала мы перепутали этаж; отправь на звук, который раздавался этажом выше. Бронебойная музычка Metallica: «Seek and Destroy» [26] , а к двери подошел таковой сорокалетний лонер, свитероносец с редкими волосенками.

Он пригласил нас войти, но тут что-то нечисто, никого больше не видно, а мы лицезреем эту хитрость насквозь: одинокая душа в двуруком теле хватается за соломинку, когда у соседей веселье, желает, чтобы все задумывались, что это у тебя.

Я все же присаживаюсь на секунду и вспоминаю басиста «Металлики» — Джеффа либо Клиффа Бертона. Вычеркнут из перечня живых в некий глухомани в Швеции. Кажется, в м. Шагнул в вечность со шведской наледи. Девчонки с сигаретами прогуливаются вокруг свитероносца. Я встаю и заглядываю в спальню. Лучше бы он оставался там. Это таковой тип, что ему лучше не выходить из спальни. Она припоминает огороженный участок, где ведутся археологические раскопки.

Это именуется захоронение. Складки на постельном белье, сформированные его огромным телом, — как слои породы, оставшиеся опосля того, как вынули кости. Земляное ложе. Вот конкретно так я постоянно чувствую себя с утра: как будто одеяло много земли.

У меня в кармашке дамские духи «Трезор»; украл флакон на одной тусовке у Лильи Воге ц. Это похоронит его совсем. Больше он отсюда не выйдет. А он уже собрался с нами вниз, на вечеринку, но я пресекаю это блестящим маневром — пшикаю на него духами и говорю: «Баба! В розовых носках мужчина. Ты прикинь! Я вытаскиваю один — заношенный, вонючий, — из кармашка и машу у их перед носом.

Цвет тот же. Что ты вынул? Ты что, украл у него носки? Эй, Хлин, чего же для тебя ваще надо? Ты ваще нормальный? Я сейчас сменил сексапильную ориентацию. Ты до сих пор не знаешь? Холмфрид уже спустилась на последующую лестничную площадку и глядит на нас. Просто Хлин Бьёрн сменил сексапильную ориентацию. Она пожирает меня взором, а я изо всех сил напрягаю свои глаза, чтобы она не сожрала их без остатка.

Оставьте мне мало белка. Она улыбается и поворачивается к подруге за — Да это так, одна из его сентенций. Это «продолжение вечера» у Хёйка Хёйкссона, поклонника Talking Heads, — полное бездурье. То есть никакой конопели не предвидится.

В один прекрасный момент я попал на одну такую же тусовку, и там была актриса, какая-то театральная каравелла, которая, войдя, сказала: «Друг мой, для чего привел ты меня в сей страшный дом? Над диванчиком какое-то надругательство над холстом в рамке, которое, наверно, стоит обезумевших средств. А под ним на диванчике — не вяжущие лыка рио-трио скучают по времени, когда они были скаутами, Гив ас э брейк [29].

В кухне визгливо хохочет дама, как будто пытаясь доказать, что ее стоит бросить в живых. Я решил глянуть на нее. Это омужонка. Я откидываюсь в кресло рядом с каким-то «цимбалистом», напротив 1-го cпилберга местного разлива, который озвучивает потрясную идею новейшего киносценария.

Про инопланетян, которые прибывают на землю в контейнерах. И тут-то — хоп! Как космический? А вот так. Ха, ха. Ну знаешь, корабль. И они уплывают, да? Нормально, да? Цимбал говорит «да», но здесь его нежданно успевают одамить и увести прочь. Тогда спилберг поворачивается ко мне.

Ему осталось обсудить «финансовые дела» собственного предполагаемого кинофильма. Мне влом говорить с людьми — вот так, наедине. В четыре уха, и все такое. А он глядит мне прямо в глаза. Не нужно глядеть мне в глаза. Лучше бы он сходу вогнал в их булавки, Я выстреливаю сигнальной ракетой. Ее лицо оживает, как будто на кукурузные хлопья налили молока. Оно тихо булькает, когда Хофи подступает.

Прошу у нее закурить, хотя у меня у самого есть. Она присаживается на подлокотник. Спасательный вертолет. Операция кропотливо спланирована. Я госпитализирован. Мы идем по улице Лаунгахлид. На часах До рассвета еще целых 500 лет. Может, церковь на Хаутейг [30]. К тому времени станет достопримечательностью для туристов? Мы с Холмфрид идем домой. Еще одна поездка на природу — на улицу Бармахлид.

Домой, к диванным полям, вечно меняющему цвет блаженному королевству. Когда вернусь домой в равнину сна… Похоже, спать я буду у нее. Она берет меня под руку. Не катит. Навстречу может проехать кар, свежепроснувшиеся глаза за рулем, и мысль: «А-а, Хлин Бьёрн с этой…» Никогда не бывает, чтобы к этому относились нейтрально: просто двое невинных идут по делам.

Два плотника идут на работу. Вечно эта рука на для тебя, над тобой, обвивает тебя. И взор — таковой искренний. Как будто пациент на операционном столе пробует изловить взор доктора. Это всего только операция. На самом деле к презервативу должны еще выдавать доп снаряжение: халатик, резиновые перчатки, сеточку на волосы, маску.

И все расползаются по домам с малеханькими мед сумочками, ночными наборами. Белоснежную простыню с дыркой — на даму. Клиническая операция. И никаких эмоций, не считая чисто телесных чувств. Лишь один. Он таковой одиночка, я подумал: для чего ему пара?

Палку лучше кинуть. Для тебя это будет приятнее… — О чем это ты? Она велит мне снять ботинки. Ну-ну… Может, мне и очки снять? Я семеню по паркету, как будто гомик. Она не войдет в гостиную, пока сначала не зайдет: а в ванную; б в спальню; в на кухню.

Она орет оттуда: не желаю ли я чаю? Я соглашаюсь — чтоб не говорить «нет» — и проверяю пульт управления телеком. Три неподвижные заставки. В каком обществе мы живем?! Она приходит, переодета в домашнее: красивые широкие фланелевые брюки и верх от пижамы. Гамбургер в рекламе и то, что для тебя дают в пенопластовой коробке. Она ставит поднос Вот, поднос. Это на нее похоже с чайником и 2-мя чашечками на стол, зажигает свечи, гасит свет. Позже примостилась рядышком со мной и говорит: — Нужно чуть-чуть подождать: он чрезвычайно горячий.

А то, не дай бог, обожжешься. Боже, что я говорю! Я говорю это — серьезно. А мог бы сделать так, чтоб все звучало как издевка. Мать с отцом подарили. А… Где они его покупали? За границей? Наверно, мне нужно было спросить: «А ты?

Да и не необходимо. Это что-то совсем особое. Там все так… Продолжение я пропускаю. Хофи в гостинице. Хофи на пляже. Хофи загорела. Хофи с перевесом. Хофи в «Дьюти-фри». Я пробую проявлять энтузиазм. Спросил, не отравились ли они тамошней пищей. Да, у матери приключилось расстройство желудка. Я пробую держать разговор на мамином расстройстве, улыбаюсь, преисполнившись внутренней радости чувствую, как вокруг меня плещутся теплые и мягенькие, средней густоты, материнские какашки , но замечаю, что это не к месту.

Хофи — стрейтер и не станет смеяться над поносом собственной матушки. Святый Халлдоре Кильяне! Что я тут делаю?! Я уже и так в Мексике. Мне домой охота. Я тянусь к чайнику и наполняю чашечку. Лучше чай, чем треп. Она наливает для себя, я смотрю на свечку, позже на нее.

Вдоль по морю, морю чайному, отчаиваем, отчаливаем. Прихлебывание из чашечки — плеск волн, и белочайковые думы в дымящихся струях кильватера, туманно-темное море златочайное — хохот в легкие, жгучая улыбка в желудок, и горизонт далековато на краю чашечки, и белые кипящие волны твайнинга ласкают щекинг. English breakfast by the sea. You love me and I love tea [32].

Да, да. Холмфрид Паульсдоттир. Я просовываю язык куда-то меж этими знаками. В ее имени. Меж «м» и «ф». Я не решаюсь запихнуть язык в отчество. Она так лобзается. Мягко и филигранно. Мы тремся щеками. Я желаю напомнить, что у нее в носу камень. Она улыбается. Мы улыбаемся. Джаггер под Рождество дома, и Джерри Холл [34] ц. Мне горячо. Распалился как священник в белоснежном воротничке и кожанке. Снимаю рясу. Забредаю рукою под пижаму, на правую грудь. Я бы провел свою старость, лаская груди.

Как девяносточетырехлетний чувак, который женился на Анне Николь Смит [35] ц. Начал у груди, кончил у груди. Она не желает раздеваться тут. Возможно, чтоб не осквернять какие-то воспоминания, связанные с сиим диванчиком, наверно, как они с папочкой брали его в магазине «ИКЕА». Она ведет меня в спальню. Мы раздеваемся — каждый без помощи других. Мне так больше нравится. Человек должен хлопотать о для себя сам. Мы уже совершенно оголились, как я вспоминаю про презерватив в кармашке кожанки.

Шлепаю по паркету, как кентавр в очках. За окнами деревья пляшут техно. Мой любимец прогуливается по чужим квартирам в состоянии эрекции. Будь я домушником, лишь сиим бы и занимался. В газете «DV»: «Голый мужчина просочился в квартиру на улице Бармахлид». Таковая крупная у их квартира. Я чуть лег, а он уже снова в боевой готовности. 40 5 градусов за две секунды.

Стоит даме лишь присесть рядом, и он встает на дыбы и истекает слюной, как тогда на вечеринке. И не принципиально, какова лошадь — хоть совершенно за крон. Но чуть она заходит в территориальные воды, радар врубается. Сигнальный огонек в брюках. Безмозглыш не спрашивает о стоимости либо качестве. Собака сначала хоть понюхает. Дамы жаждут подготовительных ласк, разогрева. Чтоб перед U2 им сначала Papar [36] поиграли. Я хватаю Холмфрид, пока она целует меня. От ее белоснежной мягенькой кожи я балдею, и ей отлично здесь: в свете уличных фонарей, несгибаемых, дрожащих на ветру.

У дам различные лица, различные тела, различные груди, а пизда… Не знаю, для меня это все одно и то же причинное место, одна и та же рана. И ее время от времени приходится бередить. Не на данный момент, на данный момент она разверста. В самый разгар поцелуя мне удается достать до презерватива, надкусываю край обертки и встаю. Она глядит, как я его надеваю. Я — стюардесса, которая в проходе меж кресел указывает, как надевать спасательный жилет. Этот презерватив мне отдала Нанна Бальдюрсдоттир ц.

Он ярко-красный. Мне вдруг показалось, что я нанизываю на член ее губки. Ее небольшой узенький розовый рот — до упора в глотку. Ну что, Холмфрид? Ты готова? Мы чуть-чуть постонали, а позже она заявила: — Может, ты снимешь очки? И она снимает их с меня.

Это все равно, что снять с меня нос. Убрали тонированное стекло — фильтр меж мной и миром. Означает, вопросец лишь в том, как бы поскорее отстреляться. Я стараюсь как могу. Две тыщи попыток семяизвержения. Но настрой мне сбили. Нет больше дистанции. Меж нами никаких преград. Я опять укрылся за стеклом очков. Смотрю на часы. Сможете меня сфотографировать.

Я — Лорел в програмке «Лорел и Харди» [37]. Голова высоко на подушечке, волосы дыбом, выражение лица — отчаявшаяся собака. Я не засну.

ПолезногО делает. реклама олд спайс наш сынок смогли помочь

Евгений Епихин. Я вибратор мейби бейби. Максим Кальмаров. Евгений , я прокладка дорвеи. Слава Омар ответил Максиму. Максим , расчёт окончен. Леонид Драгов ответил Максиму. Иван Лукин ответил Славе. Слава , Я стул дорвеи. Леонид Драгов ответил Ивану. Иван , я стол. Кирилл Леденёв ответил Леониду.

Леонид , я унитаз. Павел Мерцалов. Александр Малинкин ответил Славе. Слава ,. Мэйби Бэйби. Евгений , ок. Жора Потехин ответил Ивану. Иван , я джинсы дорвеи. Данил Денисенко. Евгений , я унитаз Дорвеи и мейби бейби. Григорий Щербаков. Хуйня, неси соду. Миша Самойлов. Уeбки, пидoрасы, гондoны, мyдаки хэйтеры Соды , готовьте свои обоссаные рты, поэтому что я вас щас ебать буду под его новейшие треки. Владлен Аракин. Миша , шатап. Николай Хорошилов. Миша , ахаххахаха. Влад Шевчук.

Максим Шевченко. Дорвея в сердечко. Рома Петров. Максим , давай на последующем караоке петь эту песню? Костя Кондратьев. Matteo Knyazev. Ислом Хазраткулов. Matteo , остаются лишь мужчины, мальчишки идут слушать соду лав. Дмитрий Иорданов. Matteo Knyazev ответил Ислому. Ислом , на сто процентов солидарен.

Анатолий Петров ответил Ислому. Yuki Yoshikawa. Леонид Драгов. Айгуль Леонова. Леонид ,. Юлия Амелина. Но это Bratz, а не Барби Комментарий удалён юзером либо управляющим странички. Egor , мэйби легенда. Egor ,. Ваня Диль. Egor , что за нн. Матвей Тимошенко. Богдан Дуговский. Egor , лучше уже дорвею и мэйби бейби слушать чем соду. Илья Козловский. Ева Бакланова. Дима Семёнов. Нормально нормально. Илья Коновалов. Ярослав Снежинков. Иван Золо оценит. Ульянка Морозова.

Роман Романов. Вырежете эту мэйби хуейби,чмо подзалупное попортило мужской трек. Марк Штык. Роман , тишь в студии. Прослушать песню. Barbiesize girl, детка влезет в твой кармашек Barbiesize girl, и я больше не твоя Barbiesize girl, ты поверишь в мой обман Мой обман, и я больше не твоя Е След запаха духов Но ты меня не найдёшь Опять шпионишь за мной Но лучше б смотрел за собой Выгляжу, как будто с обложки GQ У-у Щёки в помаде, размазана тушь Острый, как лезвие, мой маникюр Дверь на засов, ты навечно заснул.

Ольга Бузова порекомендовала своим фанатам почаще отдыхать в Рф, , Группа Kalush Orchestra подтвердила свое роль в «Евровидение», , Андрей Губин должен Максиму Фадееву 15 тыщ евро, , Лев Лещенко разглядывает ситуацию вокруг Украины лишь с позиций выгоды западного общества, , Максим Фадеев ассоциирует русских «суперзвезд» с орущим петухом, , Билан решил устроить «диджитал-детокс», ,